Она сейчас лежит в своей кроватке, спит – маленькая, беспомощная, трогательная такая. У нее сморщенное личико и плотно сомкнутые припухшие веки с редкими слипшимися ресничками. Иногда она вздрагивает во сне и причмокивает губами. Наверное, снится что-нибудь. Интересно, что она видит во сне? Что там происходит, в ее голове? Жаль, что она не может рассказать.
Одеяло сползло набок, высунулась наружу коленка – надо бы поправить, чтоб не замерзла. Но я не успеваю – завозилась, проснулась! Я спешу к ней. Она открывает глаза и пытается их сфокусировать на предмете, то есть на мне. Глаза такие прозрачные, голубые, отрешенные, словно она все еще не до конца в этом мире. Но вот собралась, зацепилась взглядом, увидела меня, заулыбалась беззубым ртом. Боже, какая нежность! Выпростала из-под одеяла руку, ухватила меня за палец. Говорить не может, зато улыба-а-а-ется! Узнала меня, узнала…
- Доброе утро, моя хорошая. Доброе утро.
Так, первым делом надо поменять памперс. Я откидываю одеяло и сноровисто совершаю все, что положено: подстелить клееночку, снять, выбросить, помыть, протереть, обработать детской присыпкой, надеть новый памперс.
- А вот вечером папочка наш вернется, в ванну тебя отнесет, купаться будем! – говорю ей. Она не понимает, но улыбается. – Давай расчешемся, что ли?
Снимаю с нее косынку, глажу по головенке, почти лысой, с редкими волосиками. Черепушка гладкая, теплая такая… Беру мягкую щеточку и осторожно расчесываю, хотя что тут чесать? Скорее, это массаж. Но ей нравится, она любит этот ритуал «расчесывания».
Затем я протираю ее лицо и ладошки влажной салфеткой. Салфетка пахнет ромашками, и она теперь тоже источает аромат летнего луга. Кожа у нее часто сохнет и шелушится, поэтому я покупаю «Джонсонз бэби» и делаю ей масляный массаж, утром и вечером. Кожа сразу радуется, расправляется и начинает блестеть.
Вот, другое дело! – сообщаю я, закрывая бутылочку. – А сейчас кушать будем. Хочешь ведь кушать?
Она никак не реагирует, да я и не жду ответа. Иду на кухню, овсяная кашка уже сварена, я добавляю протертое яблоко, накладываю в чашку и несу ее в комнату.
- Давай повяжем слюнявчик, и я тебя покормлю, — предлагаю я.
Она вырывается, крутит головой, сердито гукает – не любит слюнявчик почему-то.
- Тихо! Не капризничай! Это для гигиены! – строго говорю я. – Есть такое слово – надо!
Она смиряется и дает повязать слюнявчик. Я беру ложку и начинаю ее кормить. Это мероприятие требует терпения: ест она медленно, набирает в рот – и надолго замирает, а иногда забывается и открывает рот, так и не сглотнув, и тогда кашка вытекает на слюнявчик. Я подбираю ее салфеткой, чтобы не размазывалась дальше. Сегодня у нее хороший аппетит, кашка съедена вся. А то, бывает, приходится уговаривать: «За маму, за папу, за серую собачку…».
- Молодец, умничка, — хвалю ее я. – А теперь – морсик. Ты же любишь морсик?
Я ловко сую ей в рот трубочку – специальная кружка с крышкой и трубочкой, очень удобно. Она сосет, жмурится от удовольствия. Морсик я варила сама, он клюквенный и очень вкусный. Я смотрю, как она увлеченно пьет, и мне хорошо. Умылись, поели, попили – все отлично, день начался. Сегодня она – редкий случай! – спокойно спала всю ночь, мне ни разу не пришлось вставать к ней. Подарок судьбы, можно сказать.
- Я займусь делами, а ты полежишь спокойно, ладно? – прошу я.
Часа два я совершаю привычные действия – загрузила белье в стирку, убралась немного, поставила вариться супчик для всего благородного семейства. Пару раз заглянула в комнату – лежит, пялится в потолок, пузыри пускает. Маленькая моя…
Телефон затренькал. Звонит моя сестрица.
- Ну, как там наше чудо?
- Чудесит, — отвечаю. – Поспала хорошо, покушала, что еще человеку для счастья надо?
- А я ей чепчик сшила, — говорит. – Хороший такой чепчик, фланелевый. С рюшечками. Чтобы голова не мерзла. Приеду, привезу.
- Давай, приезжай. Мы гостям всегда рады. Ну, пока.
Тут же еще звонок — муж мой Михаил, спрашивает, что из продуктов купить. Выдала инструкции, вернулась к делам.
Вдруг слышу – звуки какие-то. Кинулась к ней – лежит, плачет.
- Ну что, что такое случилось? – спрашиваю я. – Ну все, все, тихо, я тут, я с тобой. Давай вытрем слезки, все у нас хорошо. Я тебя люблю.
Она постепенно утихает, только всхлипывает тихонько.
- Давай я тебе книжку почитаю?
Достаю книжку, это стихи. Начинаю читать – негромко, с выражением. Лежит, притихла… Слушает, как будто все понимает. Хотя что она там может понимать? Пялится в потолок бессмысленным взором младенца. Наверное, ей просто надо, чтобы я была рядом, и чтобы слышать мой голос. Поэтому я читаю стихи.
Нас двое, я и она.
Когда-то, много-много лет назад, нас тоже было двое – я и она. Только это я лежала в кроватке, пускала пузыри, улыбалась беззубым ртом и хватала ее за палец. А она кормила меня кашкой, поила морсиком и читала книжки. Я этого не помню, но знаю, что так и было, мне рассказывали. Только вот памперсов, «Джонсонз бэби» и стиральных машин тогда не было, так что ей было труднее. Но она как-то справлялась. Справлюсь и я.
Она повернула голову, смотрит на меня, шевелит губами.
- Что такое? – я откладываю книжку и иду к ней. – Ты тут как, сухая?
Проверяю памперс – там все нормально, но она силится, тужится, по лицу пробегают волны, губы напряженно шевелятся. Наверное, когда-то я точно так же пыталась непослушными губами сложить свое первое слово. Она словно силится что-то сказать, хотя уже давно не разговаривает и ничего не понимает. Преклонный возраст, атеросклероз, мышечная атрофия, старческая деменция, впадение в детство. Маленькое сморщенное личико, неосмысленный взгляд… младенец.
Я наклоняюсь над ней.
- Что, моя дорогая, что?
И слышу едва различимый шепот:
- До-чень-ка…
Ну вот, а я «деменция», «деменция»… Теперь моя очередь плакать.
- Мамочка…
